Помню времена, когда Жванецкого любили ВСЕ.

Я живу так долго, что помню времена, когда Жванецкого любили ВСЕ.
И партийные работники, и сантехники и инженеры.
Его «пятьдесят оттенков серого» придавали объем плоскому сияющему искусству соцреализма.
Он не жег беспощадной сатирой, а рисовал мазками тень и глубину, и от этого наша жизнь оживала, становилась яркой от парадоксов и играющей неуловимыми смыслами внешне примитивных образов.
Казалось, всю недостижимость жизненной мечты воплощали тоскливые размышления: "Вчера были большие.. Но по пять рублей... ..а сегодня были по три, но маленькие, но по три..."
Но ведь искренними казались его строки: «Мне нужно мое Черное море, мои льдины, мой север и мой город Москва, мои люди, мои клубы, красота моих башен, моих башен двенадцатиэтажных, моих многих людей, моих толп. И бриллианты проспекта Калинина, и перламутр влажного Невского, и горячий изумруд Дерибасовской. Я пропаду без этого….»
Оказалось, что казалось.
Он писал не глубиной и оттенками серой акварели, а желчью и пылью, грязью и слюной брюзжания.
Когда погас фронтальный свет Советского Союза, его мазки и силуэты стали просто пятнами грязи, которыми он заляпывал нашу жизнь.
И мы его разлюбили. А он, как выяснилось, просто врал, когда писал о любви к Невскому и к толпам на улицах Москвы.
И это вранье стало особенно видно в новом фильме.


Лариса Шеслер