Подобедов: Хорошо бы, чтобы глобальное потепление произошло в душах

Осень 94-го, как ей и положено быть в конце октября в Удмуртии, была мерзкой.
Поздним промозглым вечером, по одной из центральных улиц Ижевска шел человек в длинном плаще с поднятым воротником и надвинутой на нос шляпе. Одна рука его была в кармане, потому как одну перчатку, в этой похоронной суете, он потерял. Другой же, «обутой» рукой, он крепко стягивал ворот плаща, защищаясь от непогоды. Звали прохожего Фомой и он безбожно мерз. Не спасало даже обильно выпитое на поминках спиртное.
- Мрачная погода и город мрачный, мать его – выругался Фома и плотнее сжал в кулак плащ у ворота.
Да, Ижевск, в те годы, выглядел более чем мрачно. И если летом значительную часть его архитектурных изъянов скрывала зелень, а зимой иллюзию опрятности создавал снег, то поздней осенью город обнажался во всей своей очевидной неприглядности.
Дело в том, что оружейная столица России номер один – Тула, имеющая древнюю историю и сохранившая на стенах своих домов пыль веков, имела свое вполне узнаваемое, но вместе с тем и неповторимое лицо старинного русского города, а оружейная столица номер два – Ижевск, был уже изначально, в восемнадцатом веке, основан как рабочий поселок, со всеми вытекающими. В таких городах, которых много на карте России, заботились, в первую очередь о том, чтобы работники быстро добирались до своих станков, а не об архитектурных излишествах. В годы первых Советских пятилеток, ситуация только усугубилась, ибо тогда и вовсе некогда было думать о всяких там буржуазных красотах. Оно и понятно, стране нужно было выживать, а для выживания, как известно, необходимо оружие. Много оружия.
К девяностым годам двадцатого века, Ижевск так и остался «моногородом», подчиненным одной лишь промышленной идее, а уж когда и она стала размываться… В общем – серо-желтый, шести-семи этажный, грязный центр с осыпающимися фасадами и весьма беспорядочные окраины с частными домами, среди которых выделялись богатые – татарские и хибары – удмуртские. Говорят, что некоторые дома коренных аборигенов и в девяностые имели земляной пол, и отапливались «по-черному». По такому вот городу и шел, укутавшись в свой плащ, Фома.
Он прилетел сюда из Москвы сегодня утром. По печальному поводу прилетел. Убили его близкого друга по юности – Вовика Симарина. Когда-то, их свела вместе бесшабашная молодость вагантов и факультативная любовь у музыке. И хоть они учились в абсолютно разных учебных заведениях, встречаться получалось весьма часто и громко. Так продолжалось три года, а потом отец Вовика – большой человек на «Ижмаше», как-то, без предупреждения и не в урочный час, посетив сына в московской общаге, решил, что весь этот бардак пора прекращать и забрал отпрыска довершать получение высшего образование в подконтрольный его предприятию ижевский ВУЗ. Папа у Вовика был вообще человек серьезный и жесткий, с таким – не поспоришь.
После окончания своих «бурс», Фома, как и положено, пошел служить опером в Контору, а Вовик, не без помощи отца, отправился тянуть финансовую лямку в ижевский филиал коммерческого банка «Корифей». Через пару лет он этот филиал уже и возглавил. Все эти годы, Вовик по несколько раз в год приезжал в Столицу, где обязательно встречался со своим другом. Денег у него, в отличии от Фомы, хватало и он, останавливаясь всегда в лучших номерах Измайловской «АБВГД-ейки», закатывал там настоящие пиры, в духе «новых русских». Фома же, бывало консультировал своего товарища по некоторым щекотливым вопросам, никогда, впрочем, не переступая ту малозаметную черту, которая отделяет обычный совет от превышения должностных полномочий. И надо сказать, что во времена, когда вся страна была поделена между «братвою» и «ментами», друзья не чувствовали себя разделенными баррикадами, им было просто интересно общаться друг с другом.
Бывал пару раз в Ижевске и сам Фома. Последний – с год назад, когда он был свидетелем на Вовкиной свадьбе. Вовик тогда наконец женился «по залету» на своей давней подруге Жанне. Песенка «Стюардесса, по имени Жанна, обожаема ты и желанна…» многозначительно звучала на той свадьбе не один десяток раз, тем более, что молодая супруга действительно была стюардессой местных авиалиний.
А несколько дней назад, Вовку застрелили. Из собранных Фомой сведений, как еще в Москве, так уже и сегодня на похоронах и поминках, картина вырисовывалась, в общем-то, обычная, для лихих девяностых. О чем-то Фома догадывался и раньше, что-то было ему в новость, но сути произошедшего это не меняло.
Да, Симарин не был святым. В те годы, Ижевск был разделен на «сферы влияния» между двумя «бригадами» - «Гороховскими» и «Ишинскими», которые, разумеется, враждовали между собой. Финансовая контора Симарина, крышевалась «Гороховскими». Банк, главным образом занимался тем, что участвовал в «распиле» и отмывании средств Госзаказа, всевозможных обнальных операциях, обслуживал счета «дружественной братвы». Это не нравилось «Ишимским», которые контролировали в городе черный рынок оружия, собираемого, «на коленях», из вынесенных с оружейного производства комплектов. Сборка осуществлялась потом во многих гаражах и хатах Ижевска, благо, квалифицированных кадров для этого, вполне хватало. Но «Ишимским» все это показалось мелким и они решили прибрать к рукам Госзаказ и банк «Корифей». К Вовику пришли с предложением сменить «крышу», он отказал и уже с этого момента, по сути, дни его были сочтены.
На роль киллера «Ишимские» выбрали не профессионала, а простого пацана – мелкого комерса, который задолжал им кругленькую сумму. «Завалишь банкира – долг простим и в покое оставим, нет – самого с мамкой и сестрой завалим» - пообещали ему. У Ивана - так звали новоиспеченного убивца, выбора, по сути, не было, он и согласился. Невзирая на охрану Симарина со стороны «Гороховских», он чудесным образом сумел оказаться в подъезде Вовкиного дома и убил его со второго выстрела в голову, у двери его собственной квартиры. А вот в приехавшую с мужем Жанну, с грудным ребенком на руках, Иван выстрелить не смог. Она убежала в квартиру и хорошо запомнила стрелявшего, описав потом его приметы приехавшей опергруппе. С этого момента, горе-киллер тоже был приговорен. Менты его установили, быстро вычислили хату, в которой он прятался, обложили, но брать по убедительной, подкрепленной хорошей мздой, просьбе «Гороховских» не стали. А зачем? Пусть сами его грохнут, да за своего отомстят. А одним «висяком» больше, одним меньше – какая разница, ведь бабло не пахнет и лишним никогда не бывает. Вот за этим-то адреском, на котором скрывался убивец Вовика и шел сейчас по неуютным ижевским улицам Фома.
В оговоренной, пропахшей сыростью и мочой подворотне его уже ждали. Мелкий, вертлявый ментеныш, одетый в не по сезону короткую спортивную куртку с капюшоном, зябко переминался с ноги на ногу. Увидев Фому, он, прекратив свой танец, простуженным фальцетом спросил:
- Ты что ль столичный, по банкиру?
- Я.
- На вот, - вертлявый вынул из кармана маленькую скомканную бумажку и протянул собеседнику.
- Здесь адрес этого чудака, на букву «м».
- Еще что?
- Просили передать, чтобы вы завтра к 17.00 туда подваливали. Мы минут за пять до этого снимемся, типа, на срочный вызов и знать-видеть ничего не будем.
- А не сбежит он за пять минут то?
- А куда ему бежать? Здесь тебе не этот, как его… не мегаполис.
- Все?
- Все… Слышь, спросить хотел: как там сейчас в Москве?
- Лучше чем здесь, но тоже – на букву…
Менее чем через полчаса, Фома уже вновь сидел за поминальным столом, в центральном ресторане города.
- Ну что, адресок то получил? – спросил его чернявый и смазливый дружок покойного Вовика, Димка Оркин. В банке он формально отвечал за вопросы безопасности, но на деле, был просто отменным «койщиком» и пьяницей. Ходили слухи, что стюардессу Жанну, в свое время, Симарину подогнал именно он.
- На, - Фома бросил на стол перед Оркиным скомканную бумажку, полученную в подворотне.
- Ставлю сто к одному, что это не ты ее так уделал, - ухмыльнулся Оркин, взяв в руки бумажный комок - Ох уж эти менты продажные! Даже знаю, что эту маляву тебе старлей с погонялом Нервный передал…
- Мне это без разницы.
- И то правда, - это в разговор вмешался молчавший до сих пор, толстый и водянистый, как медуза, заместитель Симарина по финансовой части, Илья Горелов. Медленно выпил рюмашку и продолжил:
- Тут, пока тебя не было, еще одну записку за стол с официантом «Ишинские» передали…
- И что в ней?
- Пишут, что Симариных в городе не будет.
- Это, видимо, в первую очередь к нему относится, - снова ухмыльнулся Оркин и кивнул в сторону спящего за столом младшего брата Симарина – Алексея.
- А с него-то какой спрос? Он ведь, насколько я знаю, только тем и знаменит, что за карточные долги до Казани и обратно в багажнике прокатился. Туда-то его кредиторы везли, а вот обратно – уже брат родной, долги его отдавший. Он же, Леха, не при делах вроде? - удивился Фома.
- А это уже им без разницы…
Часа в три ночи, поминки наконец закончились и Фома, чуть не на четвереньках, в сопровождении крепкого на алкоголь Оркина, еле дополз до своего номера, находящегося в одном гостиничном здании с рестораном.
- Завтра, без двадцати пять заеду, спи…
- Угу… До завтра, Димон. Вернее, уже до сегодня…
Фома проснулся в полдень. Башка, после вчерашнего, трещала. Через силу выполнив необходимые гигиенические процедуры, он оделся и спустился во вчерашний кабак. Похмелился у стойки, выпил крепкого кофе, вернулся в номер. Посмотрел за окно, где, как и вчера, все было безотрадно серо. Потом включил старенький, с помехами работающий «Рекорд» и плюхнулся перед экраном, на жалобно скрипнувшее протертое кресло. На экране, Гарант с заплывшими глазками и красной рожей, вещал что-то про очередную победу государства над организованной преступностью. Фоме, глядя на него, стало грустно. Подумалось о себе: - Сколько времени я провел уже в таких вот сраных гостиничных номерах? Сколько времени предстоит еще провести? А ради чего, собственно? Безнадега… Да, сегодня он будет участвовать в грязном деле, но таковы законы нынешнего «военного времени». Интересно получается: войны, вроде, нет, а военное время – есть… Он и не заметил, как снова заснул.
Оркин появился вовремя. Он толкнул спящего Фому в плечо:
- Вставайте, граф. Пора уже и крепостных резать идти…
- Литературно сказал, даже очень, - Фома потер глаза. Хочешь не хочешь, а надо было просыпаться и довести начатое до конца.
В темно-синей «девятке» с заляпанными грязью номерами, сидели два «быка». Тот, что за рулем, отрекомендовался Крепким, о тот, что сидел сзади, никак не отрекомендовался, но посмотрел на московского гостя с плохо скрываемой враждебностью.
- Ну что, братва, погнали? На праведное дело идем, как Горбатый в «Месте встречи» говорил. Прорвемся, думаю…, - зубоскалил Димон.
На его шутку реакция была вялой. Фома сел на переднее сиденье, Оркин – на заднее. Поехали.
Когда из подъезда выводили киллера, тот не сопротивлялся. На вид ему было не больше двадцати двух – двадцати трех лет. Длинный, сутулый, худой, волос с рыжинкой, бледный, весь в мелком триммере. Ивана этого посалили сзади, зажав между Оркиным и молчаливым «быком».
- Куда едем? К «Спутнику»? – спросил Крепкий.
- Да, давай на Якшур-Бодьинский тракт гони…
Димон, достал из внутреннего кармана кожаной куртки элегантную посеребренную фляжку, хлебнул и протянув ее Фоме, решил поговорить с приговоренным:
- Ну что, падла, доигрался? Сам виноват. Хоть и хорошо, что ты Жанку не убил, но тем себя и сдал. Небось, сейчас то, сука, жалеешь, что не кончил ее?
- Нет. Я сначала поздно сигнал фонарика с улицы о том, что они приехали заметил… Пока спускался… Пока не попал… Но, потом – все равно не пожалел…
- Какого фонарика, мля?! Какой, нахер, сигнал?! Ты что несешь, со страху?! – было слышно, как Оркин саданул локтем в грудь Ивану, тот охнул.
- Да-да, я перепутал все.. наверное, это… это в другой заказухе было, совсем в другой… Не трогайте моих!
Было слышно, как Димон еще раз долбанул приговоренного в душу, но тот больше не охал.
Фома повернулся к сидящим сзади, отдавая фляжку Оркину, безразличным тоном произнес:
- Совсем своих киллеров замордовали «Ишимские» эти. Совсем, видать, они у них без выходных народ валят, даже в заказах путаются. Да, уж…
Он вновь повернулся к лобовухе. За окном «девятки» мелькали уже пригороды Ижевска. Фома многое только что понял. Оправдания киллера о мнимой своей опытности, явно расходились с действительностью. Но разве можно было сейчас говорить, да что там говорить – просто даже думать об этом? Конечно, нет.
На седьмом километре тракта, машина резко свернула на малозаметный с дороги съезд и немного проехав, остановилась. Уже совсем вечерело.
Димон, вновь спокойно и весело спросил:
- Ну что, господа мстители, кто приговор в исполнение приводить будет? Может ты, Фома? Владимир покойный, ведь близким другом тебя считал. Ты как? Или статус не позволяет?
Фома, изначально собиравшейся от такого предложения отказаться, ответил теперь иначе:
- Согласен. Ствол давайте.
- Бери вон в бардачке, - сонно кивнул головой водила.
Фома достал из плохо открывающегося ящика новенький, снаряженный «Макаров».
- Это из тех, что в гаражах собирают?
- А то…
- Он, вообще, стреляет?
- А то… Лучше твоего табельного.
- Теперь слушай, чекист, - сказал Оркин, - воон туда, налево проведешь его, метров пятьдесят, там увидишь развалины пионерлагеря, там колодец заброшенный найдешь, он глубокий. Ставь этого урода на его край и кончай. Он там, наверное, пятым будет, так что – скучать не придется… Вылазь, Ваня. Приехали.
Когда Фома вел Ивана к месту казни, тот молчал и даже не трясся. Но, даже в наступающей темноте была видна его неестественная бледность.
«Живой, а как мертвый уже» - подумал Фома, «наверное, так узников концлагерей в газовые камеры вели. Их ведь много было, но никто даже и не помышлял о том, чтобы напоследок попробовать вцепиться своим палачам в горло. Массовый, животный страх. Страх – парализующий…»
Дошли до дырки в земле с гнилыми остатками сруба вокруг. Кругом виднелись остатки фанерных пионерских бараков лагеря «Спутник». Иван сам остановился у края колодца.
- Развернись, - приказал ему Фома и снял «Макаров» с предохранителя.
Иван послушно развернулся, голову не поднял, смотрел на носки своих ботинок. Фома замер, прислушался, потом огляделся вокруг. «Хвоста», вроде, не было.
- Убивать то легко тебе показалось? – тихо спросил он.
- Нет… Нет, но выбора у меня не было… Поймите… Мне жаль, что я вашего друга убил… Честно… А жену с ребенком не смог… Не опаздывал я, на самом деле, и сигнал вовремя заметил…
- Отвечай сейчас очень честно: сигнал подавал и инструктировал тебя Оркин?
- Да… Он их и привез к подъезду…
Думать больше было некогда. И Фома решился:
- Руку выстави в сторону.
- Что?
- Руку, говорю, бля, в сторону выстави, ладонь ко мне поверни и терпи!
Иван повиновался и вытянул вновь начавшую трястись левую руку в сторону, повернул ладонь к Фоме, а пальцы, зачем-то, растопырил.
Мститель же быстро поднял пистолет и, почти в упор, прострелил эту конечность. Иван, пошатнулся всем телом, но не издал и звука. После выстрела, Фома ткнул в рану свободной рукой и растер начавшую литься из раны кровь между своими пальцами. Потом поинтересовался:
- Больно?
- Очень…
- Вот и запомни эту боль на всю жизнь. А теперь – сваливай от сюда. В город не возвращайся, добирайся перекладными до Сарапула, а там – как повезет. Пошел вон!
Иван, явно не веря в происходящее, тупо спросил:
- А зачем… Зачем вы мне в рану ткнули?
- Затем, что я Фома. Фома – Неверующий. Проверял – попал ли... Пошел вон, я сказал! А то, передумаю!
Иван попятился, чуть не свалился в колодец, потом развернулся и побежал через заросший мелким кустарником лагерь вглубь леса. Когда он уже скрылся за рядами деревьев, из темноты донеслось еле различимо: - Спасибо!
Фома сбросил ствол в колодец и уже почти на ощупь, спотыкаясь, вернулся к «девятке».
- Что-то ты долго с ним возился. Спрашивал, что ли о чем? – недоверчиво поинтересовался Оркин.
- Спрашивал…
- О чем?
- О том, раскаивается ли он в содеянном.
- И что, раскаивается?
- Да… Дай мне тряпку какую, а то я его сразу в колодец не уложил, подтаскивать пришлось. Вон, в кровище замарался…
- Сразу видно, что ты человек в этом деле не опытный, - успокоился Димон, доставая из кармана чистый носовой платок. – Ну, что, поедем обмоем очередного жмура?
- Поедем…
На следующий день, Оркин, в сопровождении банковской охраны, доставил Фому до трапа московского рейса. Тепло, можно сказать, распрощались. На борту, Фоме подсадили в соседки симпатичную татарочку Гульнару, в задачу которой входило узнать, собирается ли московский гость, по возвращении домой, предпринять какие-либо действия по расследованию убийства его друга. Фома этот замысел понял сразу и на все заходы «на цель», со стороны татарской гейши, не реагировал, заменяя ответы на вопросы, пьяными поползновениями в ее подюбочное пространство. После выхода на службу, он провел незамысловатую проверку и убедился в том, что Гульнара улетела обратно в Ижевск в тот же день, только не из Домодедово, а из Внуково. Что и требовалось доказать…
«Ишинские» свои слова сдержали. Через два года, в августе 96-го, они убрали брата Вовки – Алексея, замаскировав содеянное под отравление бытовым газом. Отец братьев – большой человек с «Ижмаша», не пережив потерю двух сыновей, свел счеты с жизнью. Интересно, понимал ли он перед смертью, что и сам причастен ко всему произошедшему? Чуть позже, умерла от рака мама Симариных – Людмила, а Жанна с дочерью Вовика, уехала с новым хахалем на ПМЖ в Грецию. Так, или иначе, но Симариных в Ижевске действительно не осталось.
А в мае 97-го, в Саратове нашли и замочили горе-киллера Ивана. Перед смертью, он безусловно рассказал об обстоятельствах своего «воскрешения», поэтому, уже в июне того же года, наплевав на все, решили добраться и до Фомы.
Как-то вечером, ему позвонил бывший заместитель Вовика по финансам – «медуза» Горелов. Разговор был, как бы ни о чем. Валерик сообщил, что находится в Москве и неплохо бы было встретиться, и оставил номер своего уже мобильного телефона. На деле же, он просто узнавал, на месте ли очередной клиент.
Когда утром следующего дня, Фома вышел, как всегда перед службой, выгулять собаку, то сразу заметил в тупике у последнего подъезда «БМВ» с до-боли знакомыми номерами «УД». В критических ситуациях, мозг работает быстро, да и профессиональных навыков Фоме хватило. Вместо того, чтобы побежать обратно к подъезду, он отпустил овчарку и, засунув в карман брюк руку с двумя вытянутыми пальцами, прячась за припаркованными автомобилями, пошел прямо в сторону «БМВ». План сработал. Несостоявшиеся киллеры, зная, видимо, где их клиент служит, сыграли очком и газанули прочь из двора. Фома же, вернувшись домой, набрал номер Медузы:
- Слышь, водоплавающее, убирайте своих быков от меня, или, я обещаю, что брошу к чертям все свои дела и займусь исключительно вами и тобой в частности. Услышал меня? Все понял?!
- О чем ты?! Я ничего не знаю! – не слишком уверенно стал оправдываться Медуза, но потом сник и тихим голосом добавил:
- Хорошо. Я все сделаю. Меня заставили, сам понимаешь…
- Мне плевать на это. Пусть твое, или чье там бычье, в течении получаса, дважды проедет мимо моих окон. Это будут означать, что мы поняли друг друга. И еще. Не сомневайся, что я к тому времени уже подстрахуюсь…
- Ладно, попробую что-то сделать. Еще раз повторяю, что не я в этом деле главный. А еще хочу тебе сказать, в знак своей расположенности, что Оркин со своей семьей из нашего города пропал недавно. Куда – неизвестно, но то, что он в полном здравии – это факт. Думаю, тебе это будет интересно знать…
- Блядью ты как был, Медуза, так и остался. Прощай.
В течении последующего получаса, под окнами Фомы дважды проехала уже знакомая ему «БМВ» с удмуртскими номерами…
Двадцать девятого января, 99-го года, тихим и уже семейным для него вечером, в квартире у Фомы раздался телефонный звонок. Он сам взял трубку:
- Алло?
- Привет, Фома. Это я – Дмитрий Оркин. Я в Москве проездом, на пару дней. Из автомата тебе звоню, от Трех Вокзалов…
- Ну и?
- Знаю, что тебя удивит моя просьба, но я хочу с тобой встретиться и поговорить…
- О чем?
- О многом… Мне это надо, понимаешь?
- Ну, если надо, давай встретимся. Приезжай завтра к двадцати трем, раньше у меня не получится, на… скажем на станцию «Воробьевы горы». Она еще недавно «Ленинскими» называлась. Это там, где метромост разваливающийся. Погуляем, поговорим, раз уж так надо…
- Хорошо. Буду, спасибо…
Вечером следующего дня Фома, заехав домой и поужинав, стал собираться на встречу с Оркиным. Жена, глядя на сборы, подозрительно спросила:
- Куда это ты, на ночь глядя?
- Да ты же знаешь. Родина в опасности…
- Знаю я все за эту опасность. Придешь опять под утро и пьяный, а я еще с 20-го этого вашего тебя не простила.
- Не приду под утро, обещаю.
- Посмотрим, посмотрим, - жена тяжело вздохнула и ушла в комнату.
Фома оделся, собирался уже выходить, но на пороге задержался, немного подумал, вернулся к гардеробу, покопался в вещах, извлек от куда-то и положил в карман небольшой, вытянутый сверток. И лишь после этого окончательно вышел из квартиры.
За пять лет, которые они не виделись, Оркин заметно изменился. Он похудел, в висках его брюнетистой шевелюры мелькала седина, а главное, он был каким-то тихим.
- Привет.
- Привет. Обниматься ведь не будем?
- Не будем. Разговор то длинный планируется?
- Как получится.
- Ну, тогда пойдем, прогуляемся по Андреевской набережной. Там сейчас безлюдно и не слишком погано.
- Это налево, направо?
- Налево, как всегда с тобой. Под мост, - хмыкнул Фома.
Они медленно пошли по слегка запорошенной запоздалым снежком набережной, в сторону монастыря. Вначале молчали, потом Димон достал из внутреннего кармана недорогой куртки посеребренную эпегантную фляжку, которую Фома сразу узнал и протянув ее жестом, точно таким же как тогда в «девятке», спросил:
- Будешь?
- Буду.
Отхлебнули понемногу, но чтоб и почувствовать и Димон начал, наконец, говорить. С вопроса начал:
- Ты же давно все уже понял?
- Понял что?
- Что я участвовал в убийстве Симарина…
- Не просто участвовал, а был наводчиком убийств. И первого, и второго. А еще ты настаивал на том, чтобы дурень Ванька, жену Вовкину убил. Ты же спал с ней?
- Спал, настаивал…
- А еще ты куклу мне в самолете тогда, блядь эту Гулю, подсунул. Потом, в 96-м, по твоей санкции, найденного горе-киллера сначала допросили, а потом и в расход пустили.
- Допросили, пустили…
- А еще через год, ты и мое убийство пытался организовать, а когда сорвалось – побежал. Ведь именно в такой последовательности все было, а не как Медуза все представить хотел?
- Так и было. Только, помимо этого, меня еще и по другим делам так прессовать начали, что я из Ижевска сбег со всей семьей в Воронеж. Теперь, только ты знаешь, где я живу.
- Ты мне так доверяешь?
- Понимаешь, я теперь всем доверять хочу. Воцерквился я в Воронеже, со всей семьей воцерквился...
- А чего так?
- Понимаешь, не знаю толком, как это произошло, но на новом месте жизнь у меня стала совсем другой. Деньги быстро закончились, работать я, считай, заново учиться стал. Разнорабочим был, таксистом… Жена вначале побыковала - она ведь к другой жизни привыкла, а потом я ей сказал: - Да, нам сейчас тяжело, но зато нам ничто не угрожает и мы вместе. Ведь должно же в этой стране хоть что-то измениться? Вот, век на исходе, может и сдвинется что в небесной канцелярии? Как думаешь?
- И она, жена, тебе поверила?
- Не сразу… Потом у нас ребеночек родился, сынуля. Месяц прожил, да помер. Жена, после этого, в церковь стала ходить, а там ей батюшка и сказал: - Грехов, мол, много на тебе, или на супруге твоем. Каяться надо, да прощения просить. У Господа и у тех, кого обидел. А ведь большинства из тех, кого я обидел, в живых уже нет…
- А я вот, чисто случайно, в живых остался и ты ко мне, проездом, прощения приехал просить и покаяния? Причем за всех, до-кучи?
- Где-то так…
Они подошли к Андреевским прудам, поднялись на мосток, перекинутый через больший из них и облокотились на перильца. Воду пруда сковывал тонкий ледок, а сквозь ветви деревьев виден был в слабой подсветке купол Воскресенской церкви. Димон перекрестился.
- Выпьешь еще?
- Выпью…
Выпили.
- Так ты прощаешь меня, Фома Неверующий? Имя то у тебя какое – редкое, библейское.
- Только земной я в доску. Но, как говорится – Бог простит, - ответствовал Фома и сделал шаг назад, от ограждения мостков.
Поздним зимним вечером, по Андреевской набережной Москвы-реки, в сторону метромоста, шел человек в длинном пальто с поднятым воротником и надвинутой на нос шляпе. Одна рука его была в кармане.
Фома, остановился, подошел к закованной в гранит реке, достал из кармана завернутую в тряпицу окровавленную заточку и с силой кинул ее в мутную воду. Ясно было, что лед в этом году станет еще не скоро.
- Хорошо, что эти долбанные девяностые послезавтра уже заканчиваются. Мрачные годы - тихо, сам себе, говорил он, – А может и правда, в новом веке все станет лучше? А если и не станет, то хоть согреемся, ведь глобальное потепление обещают. Хорошо бы было, если бы оно произошло не только в атмосфере, но и в душах…
Он отошел от края и продолжил свой путь к мосту. До него оставалось еще шагов сто, но даже с такого расстояния было видно, насколько грязными на просвет были витражи этого ненадежного сооружения…

Подобедов